Суицидальные игры, «группы смерти» и обряды инициации: психоаналитик Артём Баранов рассказывает о причинах детских самоубийств и объясняет, почему подростки выбирают игры, где ставка — жизнь, откуда у них такой интерес к экзистенциальным вопросам, какую роль во всём этом играет система образования и почему взрослые должны перестать бояться разговаривать с детьми на сложные темы.
В последнее время снова всколыхнулась «детская тема» из-за так как называемых «групп смерти» и «суицидальных игр». Например, нашумевшей игры «Синий кит». Основные проблемы, связанные с ней, сводятся к обсуждению все новых форм «стерилизации детства». Иначе говоря, проблема обсуждается в терминах «чего бы еще такого придумать, дабы оградить детей от окружающего их ужасного и злого мира?»
Однако истоки проблемы следует искать, исходя из идеи целостного подхода к ребенку, в том числе рассматривая систему образования и воспитания. В первую очередь необходимо обратиться к такой важной особенности человеческого организма, которая была обнаружена только в XX в. сразу несколькими исследователями, а именно: человек — существо «преждевременно рожденное», и ни одному животному на нашей планете не требуется столько времени, чтобы стать самостоятельным. Общество как социальная организация берет на себя обязательства по «донашиванию» человеческого детеныша до более-менее «автономной жизни». Логично предположить, что общество заинтересовано, чтобы подготовить индивида ко взрослой жизни как можно быстрее. Однако парадокс заключается в том, что система образования последние сто-двести лет организована так, что только увеличивает разрыв между детством и взрослостью, при этом предъявляя к ребенку повышенные требования, императивы, формируя представления о том, каким он должен быть. Это, в свою очередь, помещает ребенка в зону иррациональности, абстрактных понятий, противоречий и мифов. В школах с детьми очень боятся разговаривать на тему смерти, которая носит вполне конкретный характер. Учителя литературы, кажется, должны одними из первых рассказывать об этом опыте, проходящем красной нитью буквально с 5-го класса, начиная с пресловутого тургеневского «Му-му», через всю литературу. Но нет! Как только разговор касается темы смерти, «наследники Песталоцци» проявляют «страусиную политику», открещиваясь тем, что мол, детям такое рано, показывая тем самым, что неуверенно ориентируются в данном дискурсе и сводят свою роль зачастую до примитивных морализаторов или «натаскивателей» для успешной сдачи ЕГЭ. К сожалению, необходимо признаться, что система школьного образования совершенно не готова к разговору с современным «юным субъектом». А вот дети, они-то как раз вполне себе задаются этими вопросами, только обсудить их совсем не с кем, никто не может помочь внести ясность в довольно сложную и актуальную для них проблему. Педагоги оказываются не готовы, школьные психологи настроены в духе господствующей идеологии потребления, счастья и позитива, поэтому сами сторонятся «экзистенциальных вопросов», а к профессиональным психотерапевтам и психоаналитикам детей ведут, лишь когда совсем все плохо, и то, надо заметить, не всегда.
Таким образом образование пытается уберечь детей от «проклятых вопросов», но на самом деле не спасает от глобального конфликта между детской и взрослой жизнью. Поэтому дети выбирают игры, где ставка — жизнь, то есть то, что не относится к их миру, то, что отчуждено от их опыта. И такая игра — это попытка приобщиться к опыту взрослых, который обладает более сложной организацией, включающий в себя одновременно легкомысленные и серьёзные понятия. «Суицидальная игра» — это своего рода месседж ко взрослому миру, который можно расшифровать следующим образом: «Взрослый, не бойся говорить с нами о смерти. Видишь, она не так страшна, как тебе кажется. Поговори с нами о ней, и ты сам станешь легче относится к ней, лучше узнаешь ее». Однако выходит, что взрослый мир боится смерти больше детей и за свой страх платит жертвами детского суицида.
Стоит обратить внимание на еще одну важную деталь. Происхождение подобных игр связано с вытесненными из нашей культуры обрядами инициации, которые у древних народов проходили все ровесники современных детей, играющих со смертью. Практически в каждом таком обряде присутствовала смерть, а проходивший обряд инициации часто подвергался смертельным испытаниям. Можно привести в пример американские племена, в которых одноплеменники прогоняли испытуемых по всей территории, побивая палками и крича: «Ты должен умереть», «Тебя сейчас убьют». Загоняли в хижину с муравейниками, в которой посвящаемые должны были провести иногда несколько дней, после чего их выгоняли за пределы племени для одиночной жизни в лесной хижине или в земляной яме. Таких примеров существует очень много. После подобного посвящения подростки возвращались в племя заново родившимися, в некоторых традициях шаманы давали им особое зелье, которое было способно буквально стирать память, то есть таким образом окончательно предавали забвению весь прежний опыт. Молодые люди умирали и рождались заново для уже совсем другой жизни.
Современному подростку недоступен подобный радикальный акт перерождения, однако сама проблема периода перерождения, когда в ребёнке умирает инфантильность и рождается взрослый ответственный человек, не может исчезнуть, поэтому она замещается «игрой со смертью» — универсальной, не опосредованной никакими традициями. «Юный субъект» попадает в познавательный вакуум, у него нет представления, каким образом можно инициироваться, через какое посвящение можно получить доступ ко взрослой жизни. Чем меньше реальных знаний и практики ответственности, характерной для взрослого, тем больше риск вовлечения в подобные инфантильные игры, тем больше риск того, что ребенок совершит только первый акт этого действия — покончит со своим детством, так как ответа, как стать взрослым, у него нет.
Современность не только вытеснила обряды инициации, она вытесняет любую сверхподвижность ребенка, а его высокую активность трактует как отклонение от нормы, что непременно нужно исправить. Девятикратного олимпийского чемпиона по спринту Усэйна Болта мать в детстве хотела отвести к психиатру именно в связи с его гиперактивностью, но вовремя одумалась и отдала в секцию легкой атлетики. Сейчас мы в значительно меньшей степени видим тех «сорвиголов», которые бросаются в исследовательские авантюры, мы почти не видим маргинальных подростков с активной революционной и максималисткой позицией, современные дети больше склонны к прострации. В школах и колледжах они, бывает, с трудом выполняют положенное, а любое дополнительное усилие вызывает у них раздражение. Большинство из них не предпринимает никаких попыток хоть как-то исследовать вопрос о смысле своего существования, так как окружающие равнодушны к ним. Мне, например, приходилось иметь дело с завучем по воспитательной работе одного учебного заведения, которая при любом самом мало-мальском конфликте между учащимися призывала их писать друг на друга заявления в полицию, полностью ликвидируя свою роль и ответственность. Ей было невдомек: то, что внешне проявляется как ненависть, — это попытка подростков договориться, возможно, даже признаться в любви. Это приводит к утрате желаний, которые способны стать катализатором рационального или иррационального (здесь это не так важно) жизненного проекта. Для того чтобы начать думать о таком проекте, необходимо вообразить себе смерть, вообразить свое самоубийство, его последствия для Другого, тем самым переконструировав собственные идеалы, дав вовлечь себя в новую жизнь. Однако, когда окружающие встречают холодным равнодушием, желанием к стерилизации любой активности (пусть даже несколько тревожной), отключением внимания от всей истинной подростковой проблематики — воображаемое самоубийство вполне логично перетекает в желание его совершить.
Взрослые должны перестать бояться говорить с детьми на сложные темы; необходимо донести до ребенка реальное положение вещей, объяснять ценность его жизни, ценность его как субъекта для окружающего мира, прислушиваться к его мнениям, признавать их. А также наделять их большей ответственностью, возможностью проявлять себя в каких-то социальных ролях, в отношениях, в действиях. Во всем том, где смерть терпит полное поражение.
