Большое путешествие: неизвестная Мексика
Есть Мексика, где туристов радуют солнечные сомбреро, песни марьячи и ласковые волны океана, а местных — расслабленная жизнь и изобильные почвы. А есть другая Мексика, с суровым засушливым климатом и скудной каменистой землей. Отправляемся именно туда, на север, в штат Чиуауа — закалять характер и искать острых ощущений
…Вот он, зеленый. Он, отравивший мой первый ужин на мексиканской земле. Я стою на кухне у Майте Лухан, хозяйки отеля Las Guacamayas, и изучаю плакат The great Chili Poster. Он самый, зеленый — халапеньо. Горло перехватывает, как три дня назад. В тот поздний ужин. Аппетитно подрумяненный на гриле стручок-провокатор улыбался мне, лежа на куске прожаренного стейка аррачеро. Я надкусила, не ожидая подвоха. И в тот же миг мой внутренний мир схлопнулся до размеров судорожного комка в горле. А из внешнего просачивался только презрительный взгляд Синтии. Сейчас ее рядом нет, и я могу, сглотнув, спокойно изучить плакат с перцами. Халапеньо — острота 5,5 по 10-балльной шкале. У серрано 7 очков. У хабанеро все 10. Есть ли у меня шансы на этой земле мужества, верности и гостеприимства?
«Делаю глубокий вдох и говорю себе: успокойся…
Что наши люди знают о мексиканском штате Чиуауа по умолчанию? «Там повсюду бегают собачки чихуахуа?» или «Та самая Чиуауа, про которую та самая песня?» — спрашивали меня перед поездкой. Я выяснила заранее, что Чиуауа — самый большой, северный и суровый штат Мексики. Здесь высится Западная Сьерра-Мадре с ее сокровищами в виде Медного каньона и быстроногих индейцев тараумара, а еще это самый промышленный и криминальный штат Мексики. Когда же я приехала в Чиуауа, меня спросили: «Знаешь такую песню — „О-о-о, Чиуауа!“? Это про нас!» Нет, мне так не кажется. Беззаботный ритм мамбо и кока-кольные откровения о том, что жизнь может быть очень простой, если веселиться, — это не про Чиуауа. «Роберто, а как у вас с преступностью?» — спрашиваю. Роберто обижается.
На гербе штата выбит девиз: «Мужество, Верность, Гостеприимство».
Понимание приходит в дороге
Прибытие поезда железной дороги Чиуауа — Пасифико, или, как ее любовно называют, Эль-Чепе, — словно кадр из фильма. Ярко-красный, как перец чили, запыленный, как герой вестерна, паровоз подкатывает к платформе, обещая захватывающее путешествие. Одна из самых живописных железных дорог в мире соединяет Чиуауа, столицу штата, с Тихим океаном и вьется, как лассо, по-над Сьерра-Тараумара, огибая и прорезая скалы, пересекая ветви Медного каньона и даже саму себя, поднимаясь на высоту почти в две с половиной тысячи метров над уровнем моря. Вагоны чистые, кресла удобные, но сидеть не хочется, потому что в тамбурах распахнуты окна, и ты стоишь с вытаращенным объективом на этой движущейся смотровой площадке, от туннеля до туннеля — их по дороге 86 штук, от моста до моста — их 37. Как подумаешь, что значит проложить 673 километра путей в столь экстремальных природных условиях, начинаешь понимать, сколько в этом мужества, верности и гостеприимства. И красоты. Особенно когда достигаешь Дивисадеро, высшей точки пути… И замираешь на краю…
Сначала я замирала, проходя через индейский рынок над обрывом, от станции к отелю Divisadero Barrancas, затем сидя грозовой ночью на балконе над пропастью, озаряемой молниями почти до самого дна. В эти моменты самый большой в мире каньон становился поистине Медным. На следующий день мне предстояло покорить его сверху и снизу.
«Участник полностью осознаёт риск…
…вплоть до серьезных повреждений и смерти». Нет, участник не осознаёт, явно не осознаёт! Я зависла над бумагой, которую должна подписать в парке развлечений Barrancas del Cobre, прежде чем оседлаю самый длинный в мире зип-райдер (2545 метров).
— Ты не обязана это делать, — говорит Синтия, устремляя на меня тот самый сочувственно-презрительный взгляд, как за ужином с халапеньо.
— Как это не обязана, я, можно сказать, мечтала, — говорю и, сглотнув комок в горле, подписываю. — Просто зачем так сразу смертью-то пугать?
Мы на площадке. Деловитые мексиканские парни застегивают на Синтии ремни. Она первая. Улыбается мне сквозь темные очки, повторяя: «Тебе необязательно это делать», — и улетает в пропасть.
Я смогу. Я тоже верна себе и мужественна. Куда уж теперь, когда все схвачено ремнями. Дверца, отделяющая осязаемый мир от бездны, отъезжает, и меня, как бычка на корриде, выталкивают вперед — навстречу судьбе.
Через пять секунд сердце, упавшее на глубину примерно 450 метров, выныривает где-то на уровне вздоха и в восторге отдается в руки гостеприимной судьбы на скорости сто километров в час. Я лечу, тысяча перцев! И никакого страха, а только острейшее чувство счастья! Вокруг сокровища Сьерра-Мадре, а далеко внизу, на дне каньона — крошечные домики и кукурузные наделы.
Там живут тараумара
— Мы сейчас туда пойдем, раз тебе так хочется пообщаться с ними, — говорит мне Роберто, после того как я обретаю твердую почву под ногами. Синтия машет рукой нам вслед и идет покорять оставшиеся семь зип-лайнов помельче и два подвесных моста. Ей слегка за пятьдесят, и она полна драйва.
Солнце шпарит безжалостно: 40 °C в тени. Но где ж ее взять? До деревни километра три по сползающей петлями вниз каменистой тропе. Мы так не договаривались. Но я иду, потому что должна познакомиться с самыми быстрыми бегунами мира, загадочными мексиканскими индейцами тараумара. И почему-то их нельзя найти на ровном месте, а надо непременно тащиться на дно каньона по солнцепеку.
Вход в деревню Бакахипаре иррационально, но гостеприимно обозначен распахнутой бревенчатой калиткой-шлагбаумом посередь тропы. По взгоркам разбросано несколько домиков из камней и глины, с покосившимися крышами. Из-под висящего на веревках белья за нами наблюдают дети. В тени опунции спят три собаки, не чихуахуа. Паренек в низине мотыжит кукурузные грядки. Больше никого не видно, но Роберто находит мне собеседницу.
Анита Торрес прячется за осторожной улыбкой. Она занята делом. Надо кормить ягнят и внуков, поливать огород, плести корзинки из листьев сотоля, охапками сложенных у порога. Из огромной цистерны с дождевой водой в ведро льется струйка. Анита не ждала гостей, а выглядит нарядно: розовые блузка и юбка, в косе ярко-голубая лента. Такие они, тараумара. Пытаюсь подъехать к ней и так и эдак. Роберто повторяет один за другим мои вопросы на испанском. Но Анита лишь смущенно улыбается. Мы для нее чужаки, «чавочи» с мусором в голове. Я того гляди потеряю сознание на пекле.
Удается выяснить, что Аните 38 лет, она мать пятерых детей и бабушка двух внуков. Ее старшая дочь Мануэла, качающая ребенка в гамаке из голубого палантина, — член деревенской команды бегунов. С кем соревнуются? С командой из другой деревни. Тараумара много бегают и ходят. Мужчины — на работу, дети — в школу. Куда? В Сан-Рафаэль… Тут всего километров десять.
Мучительное, как и предполагалось, возвращение наверх. Мои спутники ушли далеко вперед по тропе, а я еле тащусь, изнемогая от жары и усталости, но зато с деревянным шариком — одним из тех, что пинают тараумара во время соревнований по бегу, — и с двумя коробочками из сотоля в рюкзаке.
— Расскажи про сотоль, Берто.
— Ну что сотоль… Сотоль — это самое важное растение Чиуауа. Оно растет в лесу, на горах, и все, что в нем есть, полезно. Из листьев тараумара плетут корзиночки. Из стебля раньше делали дротики и копья. А из самой сердцевины производится главный напиток Чиуауа — сотоль, наша северная текила. Вообще, текила — это напиток штата Халиско. Мескаль родом из Оахаки. А мы в Чиуауа пьем сотоль.
— Тоже с лаймом и солью?
— Зачем?
— Ну, как текилу…
— Текилу? С лаймом и солью? Зачем?
— Ну как же! Лизни — опрокинь — кусни! Ты что, не знаешь?
— Не знаю.
— Шутишь? Ты вообще мексиканец?
— Я-то мексиканец. Но это все немексиканские штучки. Текила — она и есть текила. Мы просто пьем текилу. И сотоль. Про лайм — это все американцы придумали. Они много чего придумали. А вы там у себя в Европе считаете, что это наше.
— Что, например?
— Да хотя бы вот начос с плавленым сыром и мясом. Это не типично мексиканская еда, это текс-мекс-фуд — техасско-мексиканская.
— А какая еда типично мексиканская?
— Тортилья прежде всего.
Первое, что ставят на стол во время еды почти в любом ресторане Чиуауа, — круглая индейская коробочка со стопкой горячих тортилий. И три-четыре сальсы. Разных степеней остроты. От терпимой до невозможной. Синтия поглощает одну тортилью за другой, густо смазывая их соусом. Причем именно тем, острота которого за гранью моего понимания.
— Для нас тортилья, как для вас хлеб, а для китайцев рис. Это главный инструмент на столе мексиканской семьи. Ты можешь заворачивать в нее любую еду. Есть тортильи из кукурузы — желтой, белой, красной, голубой. Или пшеничные тортильи — здесь, на севере, их любят. Тортилья и сальса поострее — мне лично больше ничего не надо.
У молодежи Чиуауа в ходу демотиватор: два черта поджаривают в адском пламени клиента в плавках и с кулинарным термометром в боку. Улыбающийся клиент лежит, как на пляже — руки за голову, нога на ногу. Один из чертей пытается поворошить парня вилами: «А с этим ублюдком что?» Второй черт, наблюдающий за процессом уже давно: «Он из Чиуауа. Говорит, температурка — зашибись».
Роберто знает много подобных шуток про своих земляков, «горячих» чиуауанских парней.
— Такими нас видят жители других штатов. Еще у нас слава очень прямолинейных людей. Там, где южанин будет юлить, подбирать слова, чтобы никого не обидеть, мы скажем как есть, в лоб. Но вообще наш штат ассоциируется у мексиканцев с чем-то очень сильным, стойким. Я скажу так: Чиуауа — прекрасная земля, здесь живут приятные люди, очень организованные, готовые помочь, работящие…
Красивые и отзывчивые…
Я думаю об этом, когда смотрю на Майте Лухан. Хранительница «Магического города» Касас-Грандес и тысячи экспонатов Музея культур Севера в археологической зоне Пакиме, а по совместительству хозяйка отеля Las Guacamayas, с содержанием которого она справляется практически в одиночку, Майте кажется мне живым воплощением девиза штата.
Las Guacamayas — жилье особого типа. И не потому, что это мини-отель на 15 комнаток, работающий по принципу «ночлег и завтрак». Отель Майте выглядит как продолжение археологической зоны. Толстые глинобитные стены, вылепленные руками, бревенчатые потолки, деревянные двери без замков и ключей, зато со скрипом. И ты почему-то уверен, что к тебе никто (в этом криминальном штате!) не зайдет, кроме разве что ящерки или жука. Земля близко. Она дышит под ногами через плитки пола.
Хозяйка суетится на кухне: поджаривает купленные в местной лавке большие тортильи. Запах кофе отрывает меня от великого чили-постера и усаживает за стол. Я снова вижу перец: кулек с зелеными стручками перепал Синтии в подарок. Майте разрывает руками каждую тортилью на две части: половина мне, половина Синтии. Будто слышу: девочки, не ссорьтесь… Синтия — красавица, классическая страстная мексиканка с капризными длинными кудрями, горделивым взглядом, повадками пумы и смехом с хрипотцой. Ею любуешься, но исподтишка, чуть недоумевая. Майте, ее ровесница, совсем другая. С мужской походкой и манерами, открытая, сердечная и с такими глазами, будто все вокруг ее дети, и всё вокруг — ее дом. Синтия и Майте — как две Мексики. Одна — кинематографическая. Другая — настоящая. С Майте пойдешь в горы, не сомневаясь. Но нас ждет другое приключение под солнцем.
Магический город Пакиме
— Только подумайте! Вокруг пустыня, а здесь — цветущие деревья, вода в каналах, многоквартирные дома, красивые люди, которые гуляют в роскошных одеждах и ожерельях. Всюду кипит жизнь! — Майте вдохновленно жестикулирует, ее глаза горят.
Мы ходим среди загадочных лабиринтов Пакиме — колыбели великой цивилизации, исчезнувшей таинственным образом еще до прихода испанцев.
— До 1960-х, пока археологи не начали проводить раскопки, никто не обращал внимания на это странное место. Детьми мы приходили сюда играть, лазили по всем этим лабиринтам, прятались, орали. Теперь это объект ЮНЕСКО.
Майте наклоняется и подбирает с земли осколок керамики, протягивает мне:
— Здесь повсюду эти кусочки. Жители Пакиме научились не только управлять водой, выращивать сады и вести торговлю — они создавали изысканные украшения и уникальные произведения гончарного искусства, благодаря которым мы сегодня имеем представление о внешности этих людей.
Антропоморфные горшки и вазы хранятся в музее. Лежащая на боку женщина, сидящий мужчина… Загадочные, тонкорукие, с вдохновенными лицами, с яркими орнаментами на теле и одеждах. Они жили, создавая красоту. Неизвестно, каким богам они поклонялись, но в ритуалах жители Пакиме использовали красочных попугаев ара — гуакамайо. Они разводили птиц в вольерах, украшали себя их перьями, изображали священных ара на горшках.
Красота создала Мата-Ортис
В воздухе над крышами домов деревни Мата-Ортис, что в двадцати километрах от Пакиме, кружатся серые завитки. Это дым от многочисленных печей для обжига. Население Мата-Ортиса — чуть более тысячи человек. Как минимум треть из них занимается гончарным искусством. Остальные обслуживают художников. Еще пятьдесят лет назад деревня была в упадке. Ни работы, ни электричества, ни водопровода. Сейчас у жителей есть машины, сантехника и плазменные панели. И все благодаря горшкам.
В начале 1960-х бедный фермер из Мата-Ортиса Хуан Кесада нашел несколько фрагментов керамики в археологической зоне, а также большие залежи белой глины в горах. И начал эксперименты по возрождению и совершенствованию древнего мастерства. К середине 1970-х его изделия стали продаваться по семь долларов за штуку, и Кесада взялся учить ремеслу родственников и соседей, они — своих родственников, и так на горшки подсело почти полдеревни. Сегодня лучшие произведения художников Мата-Ортиса выставляются в галереях США и продаются за тысячи долларов. У каждого мастера свой почерк. Появилось большое количество творческих семей, где муж и жена работают вместе.
В семейном горшке
Тонкой кисточкой из детских волос Лаура Бугарини наносит свой фирменный орнамент из крошечных штрихов и точек на белую поверхность будущей вазы. Лаура — одна из учениц Хуана Кесады и одна из лучших в Мата-Ортисе. На стенах в прихожей — более 50 почетных грамот. Победы на престижных конкурсах, несколько национальных премий, в том числе главный приз Gran Premio Nacional de Arte Popular в 2015 году. На полках — работы Лауры и ее мужа Гектора. Иногда совместные. По горшку видно сразу: тонкий геометрический орнамент — Лаура, мистические растения, звери и птицы — Гектор. Он из семьи Гальегос, знатных керамистов. Но не столь успешен, как жена. У Лауры клиентский список ожидания на два года. Она работает постоянно, даже с годовалым малышом на руках. Это второй ребенок в семье, растущий среди горшков.
Лаура только рисует. Глиняные формы для нее, как и для десятка других художников Мата-Ортиса, создает Видаль Корона.
Как из теста, на кухонном столе
Шмат белой глины, тазик с водой и губкой, небольшая миска, скалка, столовый нож со сломанным концом, инсулиновый шприц с интегрированной иглой — все, что требуется Видалю для создания шедевра. Не считая рук, конечно. Сначала из шарика глины руки лепят тортилью, затем раскатывают ее в блин, мягко утрамбовывают в миску, срезают свисающие концы иглой по краю.
Показать полностью… Валик теста — по кругу сверху, из него — высокий бортик. Уже вазочка, но это не конец. Еще немного поскрести ножом и погладить мокрыми руками — и внизу уже идеальный шар, а наверху изящное горлышко. Но тут горлышко загибается и сплющивается в головку. Еще пара тонких движений иглой — и вот он, попугай ара, гуакамайо — с выразительным клювом и круглой дырочкой в груди. На всю работу ушло 18 минут.
Видаль и его жена — из первого поколения гончаров Мата-Ортиса. Они оба не только лепят горшки, но и расписывают. А фирменное изделие Короны — красочный сосуд-попугай, священная жар-птица Пакиме. Завтра он разрисует его, обожжет и отпустит в полет. Куда-нибудь за пределы Северной Мексики.
Гальегос, Гутьеррес, Кесада, Корона, Мартинес, Флорес, Ледесма — за каждой из этих 
